На этих страницах я хотел бы обрисовать характеры и причуды профессоров одного из восьми израильских университетов. Это не научный очерк, а совсем даже наоборот. Мой бывший сокурсник Саша подсказал мне идею увековечить высказывания наших наставников.
- Рассказ забавный, но, может, хватит писать о приключениях долбоебов? – Резонно заметил он, прочитав мое сочинение о школьной жизни «Фуня и Гага».
- А про что писать, про профессоров? Свои миры я не умею выдумывать, пишу о том, что пережил, подглядел или подслушал.
- Ну, тогда и напиши лучше про все вместе. - Ответил он, намекая на гибрид долбоебов и профессоров, успешно синтезированный передовой израильской наукой на рубеже тысячелетий.

    Сосредоточиться исключительно на профессорах мне тоже показалось не совсем верным. Я подумал, что эта тема будет не слишком интересна и мне самому, и читателю. Поэтому, для контраста, я решил добавить несколько зарисовок из студенческой, а так же личной жизни. Моей и некоторых особо выдающихся студиозусов. Уверяю вас, она была богаче жизни некоторых профессоров, особенно тех, которые преподавали на факультете математики.

    Например, у зав. кафедры алгебры точно не было никакой личной жизни, так как он 6 месяцев в году носил один и тот же свитер, а оставшееся время приходил на лекции в одной и той же майке с застиранным розовым зайчиком – эмблемой журнала «Плейбой». Вдобавок полагались неизменные сандалии, окладистая борода и пейсы, так как препод был религиозным евреем. Размер растительности на лице тоже оставался неизменным. За 3 года моей учебы я видел его почти каждый день, но пейсы и борода всегда оставались одного размера, или как говорят математики, были «константной величиной», хотя не стригся он никогда, зуб даю.  В иное время я, как естествоиспытатель, непременно бы заинтересовался этим феноменом, но тогда я был юн, задорен и предпочитал тратить свою энергию на спорт, друзей, девушек, преферанс и гулянки, а не на учебу и псевдонаучные опыты. Хотя, и учиться иногда приходилось. Замечу тут, что летом в Израиле жарко, все ходят в шортах и сандалиях, а зимой довольно тепло, в самую холодную погоду в Тель-Авиве можно ходить в одном тонком свитерке. Правда, профессора из Новосибирского университета и зимой удивляли морозонеустойчивых израильтян своим летним нарядом: майка да шорты.

   Поэтому, не обязательно быть математиком, чтоб сделать вывод: или же зав кафедрой был давно и безнадежно женат, или же, наоборот, совершенно холост, как старый лунь. Русские преподаватели тоже часто странно одеваются, например, по моде гремящих 20-х, но по совсем иной причине. Профессора  израильских же университетов очень неплохо обеспечены материально, как правило, зарплата у них выше средней по стране. Я уж не говорю о системе различных грантов на научные исследования, на которой паразитируют целые научные сообщества.

    Многое в израильском университете поначалу казалось мне странным, к примеру, я долго не мог привыкнуть, что к сивому бородатому почтенному профессору обращаются запросто, по имени и непременно на «ты». Примерно так: Шмулик, Ицик, Лёня, Моня. Правда, был один препод из России явно страдавший манией величия. На невинный вопрос Саши:
- Скажите, профессор, а как к вам обращаться? – Он ответил весьма скромно:
- Зовите меня просто: профессор Кац. – И добавил, видимо, почувствовав на себе удивленные взгляды студентов: - Да, да, без церемоний, просто: профессор Кац.
Не знаю, как вам, а нам с Сашей было смешно.

    За списывание на экзамене или шпаргалку могли, не особо разбираясь, взять незадачливого двоечника за ухо и выкинуть из альма-матер пинком под зад.
А дать на лапу чтоб поступить или сдать экзамен – это нонсенс. Все экзамены строго письменные и сурово анонимные. Впрочем, были виртуозы, сумевшие чем-то купить, или как-то приручить дикого профессора и сдать экзамен нахаляву. К примеру, мой приятель Миша, большой знаток в области компьютеров, обучал профессора Шустера работе с электронной почтой, которой умеет пользоваться каждый младенец, за что тот поставил ему проходной балл по курсу дифференциальных уравнений. Но свою оценку Миша честно заработал – он настырно сидел с профессором за компьютером в общей сложности недели 2, а то и 3, пока тот научился не только читать новые мейлы, но и отправлять обратно фотографии с пальмами своим более продвинутым в техническом плане коллегам в заснеженный Новосибирск

По секрету Миша так сказал мне о своем подопечном:
- Лёня вроде умный чувак, профессор, но в компьютерах чему-то его учить бесполезно, такой тупорылый.

А Шустер, в свою очередь, так отзывался о своем инструкторе:
- Ваш приятель Миша, может, в компьютерах и разбирается, но в математическом анализе – полный ноль. И нет никакой надежды, что он когда-либо исправится, зуб даю.

    Так дословно и сказал. У Шустера были еще две примечательных особенности: в молодости он занимался  тяжелой атлетикой и любил употреблять на уроках ненормативную лексику. Нет, он не матерился, но часто вставлял выражения из блатной фени, чем навсегда покорил нас с Сашей. Другие слушатели, особенно, родившиеся, или давно живущие в Израиле, к сожалению, не могли оценить по достоинству весь колорит и богатство его лексического запаса.

   На своей первой лекции Шустер энергично вошел в аудиторию, остановился, исподлобья оглядел всех сидящих ботаников, как самец гориллы осматривает свою территорию, и грозно сказал:

- Значит так, бродяги, я на лекциях часто употребляю блатные выражения. Если кого-то это парит, если кто-то думает, что я тут фуфло толкаю, то я вам так скажу: я за свой базар у доски отвечаю!

Выдержал паузу, пока ошеломленные студенты переваривали услышанное, и заревел, как бабуин в брачный период:
– Все допетрили?

Саша, давясь от хохота, тихо добавил: - А, падлы бацильные?
Шустер мометально срисовал нездоровую активность в нашем углу и с такой силой кольнул нас ледяным пристальным взглядом бывалого законника, что мы поперхнулись смехом, и застенчиво склонили головы, словно нашкодившие щенки. А ведь за плечами у Саши была война в Ливане, а у меня – долго не выветривающийся запашок параши в  армейской зоне.

Профессор Шустер был специалистом мирового уровня по дифференциальным уравнениям. Как он сам признавал, в этой области давно было все изучено и открытий века никто не ожидал. Но, не смотря ни на что, он долго и упорно работал, и достиг полного совершенства в решении самых заковыристых дифуров, умудряясь регулярно публиковать статьи о своих новых изысканиях. Знакомый аспирант, вхожий в университетские кулуары, как-то сказал мне, что более удачливые коллеги по цеху, избравшие своим поприщем другие перспективные направления математики, метко прозвали Шустера жуком-навозником и Сизифом. Но лично у меня Леня вызывал чувство глубокого уважения. Было в нем некое упорство  штангиста, годами отрабатывающего одно и тоже движение, чтоб одним рывком вытянуть на руках вес, раз в 10 меньший, чем способен поднять даже самый маломощный электрический подъемник. К тому же, он был единственным пожилым профессором, с которым можно было разговаривать и на посторонние темы. Не был снобом-всезнайкой, умудрился остаться человеком, а не жрецом при храме ее величества Науки.

К своему предмету Леня относился очень эмоционально, было видно, что он любит закорючки интегралов и штрихи производных всем своим большим сердцем бывшего штангиста. Но вынужден признать: Лёня так и не научил меня толком математике, но своим личным примером убедил не оценивать глубину человека по одежде или манере излагать свои мысли, за что я крайне ему признателен.

Учился с нами один умник, очень любивший тыкать профессором носом в доску, если те ошибались при решении примеров в классе. С Леней такая фишка не прошла, он не только не ошибался, но и мог достойно отстоять свою правоту.

- Профессор, вы тут икс потеряли,- ехидно заметил в очередной раз сидевший в первом ряду ботаник.

Лёня метеором подлетел к нему, и грозно зарычал:
- Я ничего не терял, понял? Ты че, рамсы попутал, в натуре? – И, действительно, на этот раз ошибся именно оторопевший от неожиданности умник, а не ботающий по фене профессор.

Ну а мне гораздо интереснее было общаться с Лёней на литературные темы, ведь уже тогда я почувствовал, что математик из меня не выйдет, даже если очень стараться. Очередная сессия вводила меня во все большее уныние, но бросить учебу я не решался. Просто плыл по течению, стараясь получить максимум из возможного и наслаждаться ситуацией, наивно и искренне веря, что вскоре все переменится и без моего горячего участия. Но я ни капли не жалею о том, что поступил именно на математический факультет – там учились самые интересные студенты и преподавали самые эксцентричные профессора. Гении, как признанные, так и не очень. Но был один недостаток: с нормальными девушками дело обстояло ну очень туго, хотя мой друг Саша и тут не ударил лицом в грязь, встретив там умную, красивую и просто хорошую спутницу жизни.
Но все же, наш факультете чем-то напоминал монашеский орден со строгим уставом и обетом безбрачия, который меня никак не устраивал.

Наши с Леней литературные вкусы были абсолютно полярными: специалист по дифурам зачитывался романами из серии «Бандитский Петербург» и Пелевиным, а я чтил Германа Гессе и немного - Эдуарда Лимонова. В моей душе тогда словно боролись 2 разных человека: начинающий мудрец, отягощенный неподъемным грузом знаний, накопленных за века человеческой цивилизации,  и вечно молодой, но слегка уже усохший дедушка - блядун, хулиган и гедонист. Однако, оба этих мудака были неисправимыми романтиками, и, вдобавок, отчаянно пытались казаться циниками и скептиками. Что даже к лучшему, так как именно эта точка соприкосновения не позволяла моему рассудку расколоться пополам при использовании численных методов для решении интеграла Кристоффеля-Шварца. А мои неумелые, убогие, но искренние стихи той поры настолько смешны теперь, что хочется плакать.

О, счастья тишина простая!
А рядом ты лежишь нагая,
Сатира внемля гекзаметру,
А хули ж я? Схожу до ветру.

Вот так, не убавить, не прибавить. Надеюсь, лет через 10 я еще громче посмеюсь, а потом поплачу, читая эти ущербные строки.

Продолжение следует....