Всё начиналось ещё в детстве. Вначале он расстреливал из рогаток ласточкины гнёзда, а потом добивал на земле, выпавших из разбитого гнезда и неуклюже переваливающихся с крыла на крыло, ещё неоперившихся птенцов. Они были розоватого цвета, с прозрачным пушком на коже и совсем беспомощные.

Дальше – больше. Пойманных на чердаках домов или просто в петлю из лески голубей, он убивал им же придуманным способом.

Держа в одной руке испуганную, но пока ещё ничего не подозревающую птицу, он предварительно нежно гладил её другой рукой. Затем, зажав двумя пальцами голову птицы, плавно взмахивал этой рукой вверх, придерживая птицу другой рукой. Потом вдруг резко опускал руку вниз, с зажатой между пальцами головой.

Оторванная голова голубя с раскрытым клювом оставалась в руке между пальцами, а бездыханное, но ещё живое тело птицы падало на землю и беспорядочно взмахивая крыльями, билось в конвульсиях. Он хладнокровно наблюдал за тем, пока птица перестанет двигаться, небрежно подбивал её ногой и только потом уходил, довольно ухмыляясь.

Дети его боялись и старались держаться подальше. В драках он был жесток и беспощаден. Но он не был тупым или примитивным. Он был жестоким и изощрённым.

Проводя летние каникулы в деревне, он мог пробить вилами для сена и поднять вверх зазевавшуюся кошку или даже щенка или котёнка. Взрослые называли его скотиной или животным. Но он был непроницаем, а слушая упрёки, только цинично усмехался.

Было подозрение и ходили слухи, что это он задушил там же, в деревне одинокую старуху, жившую в доме на окраине. А собранные ей на похороны деньги, забрал себе. Пришедший сельский врач констатировал смерть от старости. Но денег тоже не нашли.

Он любил наблюдать за тем, как приходит смерть. Возможно, он даже видел её.

В армии он нашёл себе единомышленников по части любви к издевательствам. На учениях, когда контроль со стороны начальства был не высок, одним из развлечений было устраивать велосипед молодым солдатам.

Ночью в палатках, во время сна, им, между пальцами ног закладывались комки ваты или газетной бумаги.  Потом бумага и вата поджигались. От обжигающего огня солдат начинал инстинктивно и лихорадочно перебирать ногами, напоминая движения на велосипеде, что вызывало дикий смех у зачастую ещё и подвыпившей компании.

Когда начинала подгорать кожа между пальцами, обезумевший от боли солдат, вскакивал с кровати. Некоторые набрасывались на смеющихся в лицо отморозков. Но отпор был жесток. Проявивших агрессию, били профессионально – в живот или грудь, чтобы не было заметно следов побоев.  

Армия имеет свою специфику. Поэтому никто не жаловался.

Но любой беспредел имеет свои границы. Однажды, там же, на учениях ему сделали тёмную – накрыв ночью, спящего, одеялом, несколько человек били его, чтобы убить. Но его звериный дух помог ему выжить в госпиталях.

Военной прокуратурой было возбуждено уголовное дело по факту нанесения телесных повреждений. Проводились допросы. Никто ни в чём не сознался, хотя все всё знали. Ответы были стандартными:
- Ты бил ?
- Нет.
- А кто бил ?
- Не видел, не знаю.
В связи с тем, что не оказалось тяжёлых последствий избиения, и не было доказательств, уголовное дело было прекращено. А он был отправлен в другую воинскую часть.

В девяностые годы пришло его время – выбивать долги с должников на рынках. Потом даже сами заказчики, узнав, что он делал со своими жертвами, в дальнейшем отказывались от его услуг.

Но жестокость порождает жестокость.

Его тело, со следами издевательств, расчленённое на куски и упакованное в мешок, нашли весной в одном из водоёмов.

Будьте добрее, блять !

Михалыч.